Подальше от войны…

До войны наша семья жила в маленьком деревянном доме на ул. Красноармейской, дом 9. Папа Александр Иванович Кудряшов работал плотником в 4-м Завкоме Арсенала, мама — в заводоуправлении Морзавода. Весной 1941 года мне исполнилось 5 лет. Летом я в детсад не ходила, так как с нами жила бабушка Дуня. В маленьком дворе нас было три девочки: помимо меня — Галя Широкова и Сима Губанова. Мы играли во дворе, устроившись на деревянных завалинках, а когда надоедало, шли на детскую площадку, где за детьми, родители которых были на работе, присматривали воспитатели-организаторы «детского отдыха». Они давали детям мячи, скакалки, обручи, разноцветные деревянные шары, даже иногда водили на детские фильмы в кинотеатр им. Максима Горького. До начала войны оставался один месяц.

ТЯЖЕЛАЯ НОША
В солнечный теплый день из своих радио-тарелок мы услышали, что началась война с Германией. Папа перевез нас с мамой и бабушкой на Урицкого, 46, к родственникам, чтобы вместе пережить войну. Начались обстрелы города со стороны Петергофа, налеты немецкой авиации и бомбежки. О воздушной тревоге сообщали по радио и звуками сирен, она так долго и противно выла! Услышав сигналы, жители должны были бежать в бомбоубежища, расположенные в сухих подвалах близлежащих домов, взяв с собой документы и самое необходимое. Но мы не всегда ходили в бомбоубежища, чаще пережидали бомбежку под лестницей, ведущей в подвал своей парадной. Однажды я заупрямилась, разревелась, что не хочу в подвал, идем под лестницу. На этот раз мое упрямство спасло моих родителей: снаряд угодил в бомбоубежище и погибли люди. Спасла, но ненадолго.

Вскоре были введены продуктовые карточки на выдачу продуктов на декаду, хлебные карточки. Но с каждым месяцем нормы выдачи урезались. Они были мизерными. Продукты на складах были, но надо было по полной норме кормить военных, моряков и солдат, да еще город ночами отправлял на баржах продукты в блокадный Ленинград, где запасы продуктов были сожжены на Бадаевских складах немецкой авиацией. Но не все они доходили до Ленинграда – на фарватере баржи оказывались добычей фашистских батарей, бивших с южного берега Финского залива.

В большинстве домов отопление было печное. У нас дом был с центральным отоплением, со своей котельной, дрова заготавливали в небольшом количестве для кухонных плит. Летом 1941 года было не до дров, их не успели до блокады завезти. В комнатах наших коммуналок устанавливали печки-«буржуйки», чтобы кипятить чайник. В топку шла деревянная мебель, даже книги и все, что удалось принести с улицы.

Перестали работать водопровод и канализация. Люди вначале ходили за водой к вмерзшим в снег водоразборным колонкам, находившимся на проезжей части улиц, чтобы принести хотя бы чайник воды. Ведро изголодавшимся взрослым было не под силу. Моей обязанностью было спускаться пораньше с пятого этажа, чтобы занять очередь. Из окна была видна колонка. Когда очередь подходила, папа или мама спускались ко мне, но не всегда удавалось донести чайник по обледенелым ступенькам. Приходилось опять идти к колонке.

ЗА КОРОБОК СПИЧЕК
В блокадную зиму 1941-1942 годов снега на улицах и во дворах были горы. Некому было его убирать. Во дворах прямо в снег сливали все нечистоты. Люди вымирали семьями, по домам ходили девушки-сандружинницы, которые заходили в незакрывающиеся квартиры, выявляя больных и умерших. Детей-сирот, оставшихся без родителей, забирали в детдом, организованный в помещении детсада №4 на Аммермана, где сейчас находится промтоварный магазин.

В декабре у нас умерла бабушка. В январе – мама. Тетя Нюра зашила ее в байковое одеяло, и мы с двоюродной сестрой Мусей на моих детских саночках отвезли ее на сборный пункт в госпиталь. Дорога для меня, пятилетнего ребенка, по улице Советской казалось нескончаемой. До сих пор она кажется мне такой же. Трупы укладывали в штабеля. За услугу с нас взяли коробок спичек.

В январе дом на ул. Урицкого, 26 закрыли, и всем оставшимся жильцам было предложено временно переехать, кто куда сможет. Мы переехали на ул. Карла Маркса в малюсенькую комнату моего дяди Васи (маминого брата), который служил в авиационной части на Севере. Папа заболел и не смог ходить загород на работу, он слег. Истощенных голодом людей никто не лечил, умирали молча. Так и папа однажды еле дождался, когда сестра принесет из магазина его пайку хлеба. Взял маленький, с ноготок, довесочек хлеба в рот и умер. Мы с Мусей повторили всю скорбную процедуру, отвезли моего папу в госпиталь, отдали коробок спичек санитарам. Обратно я идти не смогла, сестра везла меня на санках.

ДЕТСКИЙ ДОМ
Я осталась одна. Умерли все: мама, папа, бабушка. В детский сад меня больше не водили, а свели в детдом на Аммермана. Туда я шла со своими вещами и любимой куклой. Сколько дней я пробыла в детдоме, я не знаю. Но там нас кормили и супом, и кашей. Но в самом конце апреля нас с вещами посадили в грузовые машины под тентом и по заливу повезли в Лисий Нос. Далее до Финляндского вокзала, оттуда на поезде доехали до Дороги жизни. А потом опять по Дороге жизни по весеннему непрочному льду.

Выполнялось решение Военного совета Ленинграда об эвакуации детдомов и женщин, имеющих малолетних детей, на Большую землю. Чтобы хотя бы на граммы увеличить выдачу хлеба голодающему населению Ленинграда. По Ладожскому льду мы ехали ночью на закрытых брезентом грузовых полуторках. Было темно и холодно. Колонна автомашин шла почти вслепую — фары были выключены, светили только подфарники. Дети спали, укрытые теплыми одеялами. Вдруг машина остановилась, я проснулась. Сидела я у заднего борта машины и видела, как к нам подошли две девушки, о чем-то поговорили с водителями. Лед был непрочным, на нем была вода и трещины, случилось несчастье: идущая перед нами машина с кронштадтскими детдомовцами ушла под лед. Было тихо, никто не кричал и не плакал. Девушки показали дорогу, как можно было объехать полынью. Далее я уснула.

ЕДЕМ НА ВОСТОК
Мы благополучно добрались до ладожского берега, где нас уже поджидал с пассажирскими вагонами отапливаемый состав, готовый увезти детей из ленинградских детдомов подальше от ужасов голода, холода, обстрелов и воя сирен. В вагонах было тепло, светили лампочки, а не коптилки, к которым мы привыкли за время блокады. Нас сразу же покормили, дали по большому куску хлеба с маслом, вареное яйцо и сладкий чай. Поев, все уснули. Дети спали долго. Были настолько дистрофичны и слабы, что первые дни поездки просыпались, только когда давали настоящую, не блокадную пищу. На крупных станциях к поездам с эвакуированными привозили горячие обеды — суп и кашу. В конце концов мы благополучно доехали до Краснодара. Оттуда нас перевезли в поселок Горячий Ключ. Мы попали из холодной зимы в теплое лето. Все здесь было как до войны. Нас вкусно кормили борщом, галушками. Мы ходили на речку, где можно было побегать босиком.

В Горячих Ключах мы пробыли недолго. Сначала был слышен орудийный гул, потом в западной части горизонта появились огненные всполохи. Мы уехали от войны, а она снова приближалась к нам. Снова поезд, который вез нас через пугающей своей темнотой тоннелем в сторону Каспийского моря. В Баку нас ждал состав, который повез нас дальше, на восток, подальше от догонявшей нас войны…

В конце концов нас перевезли в поселок Курменты в Киргизии. Но в поселке нас не ждали, отвезли в предгорье Ала-Тау. Безлюдное место, где было только одноэтажное здание – длинное, барачного типа, с хозяйственными постройками. Во дворе свободно гуляли куры и гуси, которые сразу же принялись щипать незваных гостей за ноги. Поодаль от этого здания была окруженная высокими тополями усадьба. Ее называли усадьбой бая. Но мы гулять в ту сторону не ходили.

Кормили нас по норме, но всегда хотелось есть. Жевали кленовые носики, выкапывали дикие земляные орехи, лук-кундук, розовый сладкий иссык-кульский корень. Праздником для наших желудков был летний сбор урожая абрикосов, куда в помощь взрослым приглашали детей из детдома. Фрукты везли раненым в госпиталя. Нам нравилось собирать абрикосы. Самые спелые, янтарные, сладкие-пресладкие попадали прямо в наши рты. Ели до сыта, обедать больше не хотелось. Но такое случалось редко.

После налаживания бытовых условий нас разделили по возрастным группам и начались обязательные занятия для дошкольников и детей школьного возраста. В 1942 году мне было 6 лет (средняя группа детсада). Вот мы и лепили, и вырезали ножницами аппликации, рисовали карандашами и красками, учили стихи, разучивали и пели песни под баян. Было у нас и что-то вроде политинформации – пересказывали сводки информбюро об успехах Красной Армии.

На территории детдома стали появляться змеи, и нас срочно переселили в поселок Курменты, где мы прожили с лета 1943-го по лето 1945-го. Кто из кронштадтских детей попал в этот же детдом, я не помню. Раз мои метрики оказались в другом детдоме, находившемся на другом берегу Иссык-Куля, там могла находиться часть кронштадтских детей. Наверное, на каком-то этапе переезда мы где-то перемешались с ленинградскими детьми, так как в транспорте всегда ехали вместе. Кроме Роберта и Лины Сухановых, был еще мальчик Тимофеев (имя не помню). Однажды он подарил мне на день рождения голубую бусинку. В одной группе со мной был Слава Багров, в другой – его брат Вова, а с мамой Валентиной Ивановной жил маленький Юра. Еще я очень была дружна с девочкой из Ленинграда – Розой Лавровой.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
1945 год – особенный. На горах и предгорьях лежал снег, на озере лед. Было холодно. Но что творилось в детдоме, когда наступил День Победы! Сначала кричали «ура», а потом ревели от безысходности, зная, что дорогих для нас людей больше нет, никто за нами не приедет, но все знали, что самое плохое осталось позади. Пошли разговоры о том, кому пришлют вызов из Ленинграда, у кого найдутся родственники. Я решила для себя, что в Киргизии не останусь, что я должна уехать со всеми в Кронштадт. Адрес тети Нюры я хорошо помнила, написала письмо с просьбой забрать меня из детдома. Письмо шло долго, но дошло. Для тети с Мусей это было шоком, ведь в апреле 42-го им сообщили, что я, их племянница Галя Кудряшова, погибла в той машине, которая на Ладоге пошла под лед. Через какое-то время пришло письмо в детдом с согласием родственников на опекунство и вызов на въезд в Кронштадт.

Я уезжала с семьей Багровых из Кронштадта, с ними и вернулась 8 августа 45-го года в семью моей тети Анны Ивановны. Что стало с оставшимися детьми в Киргизии, не знаю. Перед отъездом слышала, что после окончания 7-го класса детей будут отправлять во Фрунзе учиться. Мальчиков — в школу ФЗО, девочек – учиться на портних, чтобы дать путевку в жизнь.

Я всегда хотела найти Роберта и Лину Сухановых, но о них узнала только в мае 2011 года. Роберт был офицером, долго служил, Лина работала рядом со мной в цехе №1 Морского завода. Обоих нет в живых. Из семьи Багровых остался один Слава, всю жизнь проработавший в Ленинградском метро. Володя служил мичманом на подводной лодке Северного флота. Юра работал в цехе 38 Морского завода. Оба рано ушли из жизни по болезни. Если кто из моих ровесников детдомовцев блокадного города Кронштадта жив, пусть откликнется в печати или позвонит, мой телефон в редакции есть. Подписываюсь своей фамилией, которая, может быть, кому-нибудь знакома.

Галина Кудряшова

Фото из архива Галины Кудряшовой: «На руках у мамы с папой».